Мое сердце обуяла печаль. Но не та, которая сводит с ума и разрушает. А самая обычная человеческая печаль. Горько не из-за войны, к ней я уже привыкла. Горько, когда предают свои. Поверив России, они предали Украину.

Помню, мама рассказывала, что 24 февраля, когда Россия напала на Украину, родители ахнули и с ужасом прошептали друг другу лишь одно слово "бомбят". После папа свалился в апатичном состоянии, мама дала ему феназепам. В тот день они решили ничего не говорить бабушке. Это был страшный день.

А я не помню себя 24 и 25 февраля. Я была в шоке полнейшем. Глаза как 5 рублей. Помню, что 26 февраля я молча встала и пошла за коньяком. И в ту ночь выпила литр, но он меня не взял, я как будто банку пива выпила. На утро у меня было легкое похмелье и я принялась работать. Но работала чисто из-за долга, думая, что я сильнее этого и справлюсь. Двое человек на работе еще раньше меня слегли на больничный. Я держалась. Столько, сколько могла.

Что Путин делает с нашими жизнями, что он делает с нами. А назад пути нет.
И все же мне жаль, что у меня все так вышло с Ксюшей и Юлей. Весной, пока я еще была нейтралом, они поддерживали меня всеми силами. Особенно Ксюша, самый ярый путинист. Когда мой крестный сидел в бомбоубежище, часто Ксюша говори мне: поговори со мной, не молчи. Скоро-скоро мы уйдем из Харькова, с твоим крестным все будет хорошо) А иногда я была в таком состоянии, что не могла ей даже писать. И тогда в панике она звонила.

читать дальшеОни обе знали, что я с Украины, но не смогли в полной мере понять мои чувства. А может в этом моя вина? Я слишком мало говорила о Украине в мирное время. Смысл о ней говорить, когда все хорошо. Они лишь знали эту часть моей биографии: да, с Украины, с Луганска. Немного знаю украинский язык. В возрасте семи лет я переехала в Россию и пошла в 1 класс. На этом и все. Я никогда ни с кем не говорила об Украине и о том, что скучаю. Это было моим и только моим, но это не было драмой, лишь тихой грустью.

Сергей любил называть меня либо "моя цыганочка" либо "моя украинка". Я только улыбалась в ответ, но никак это не комментировала. А лишь думала: вот бы вернуться. Это было где-то в глубине меня, слишком личное.
И мне жаль. Но как я сказала папе: мы не общаемся с Юлей и Ксюшей не потому, что не можем переступить через собственную гордость или не можем забыть какие-то обиды. Мы так поступаем, потому что не можем иначе. На первое место встали более глубокие вопросы, и они оказались выше крепкой дружбы.